For the 90th Anniversary of A.A. Alexandrov (1927-2004)

In August 2017, Togliatti (Russia) celebrated Alexandrov’s 90^th anniversary.

“Alexander-Fest” – a series of concert in professor’s memory – was held in Togliatti’s Concert hall. I had a pleasure to play Tchaikovsky’s First piano concerto with the Togliatti Symphony and conductor Anatoly Levin.

 With the Director of Togliatti Philharmonia Lidia Semyonova 

 Honored Artist of Russia, professor of Tchaikovsky Moscow conservatory, conductor Anatoly Levin 

  

==========================

As an homage,

I recorded the Chaconne in G major by G.F. Handel, one of his favorite pieces.

And wrote the following essay

In Memory of  my Teacher

It was Prokofiev’s First piano concerto that tied me with Alexander Alexandrovich Alexandrov in 1991 when the Gnessins’ Academy was preparing for composer’s 100th Anniversary. I was finishing my second year and was, as they say, between sky and earth: my teacher went away and I was still not registered with another one. For the occasion I had to quickly learn Prokofiev First piano concerto in order to play it for the selection performance to be chosen for the main concert with the Academy’s orchestra. It worked out well and I was honored to perform this concerto for Prokofiev’s Anniversary celebration.

Right after the results announcement someone’s a strong hand grabbed me in the corridor and a strict voice said, “Come with me, I’ll show you a few things”. It was the chairman of the jury, the head of piano faculty professor Alexandrov – athletically built, always looking fit, wearing large glasses and grey suit in tone with his silver hair. We went to class #240 of Shuvalova’s house (part of Academy building) where Alexandrov worked with students. The professor invited me to the piano, opened the score, pointed out few spots in the concerto and offered his comments. I started playing. And suddenly, like after some magic, music texture became alive and sparkling under my fingers, as it was talking in Prokofiev’s language. Everything came in places in my mind and playing was so much lighter and pleasant. Unbelievable! In my head immediately flashed the sign, “I want to study only with this teacher!”

That’s when we had our first – and for me, life-changing – encounter with Alexander Alexandrovich, in whose class later on I was fortunate to study, first in Master Program, then in Post-Graduate.

Those years were unforgettable times! A pianist, theorist and conductor, Alexandrov was a man of high professionalism and colossal erudition, his pedagogical genius allowed us, his students, not only to touch secrets of performing art, which he himself possessed so skillfully, but also to learn them.

As a professional conductor, he was developing a conducting thinking in us (something that soloists-instrumentalists don’t often have), which includes seeing the work as a whole, understanding its structure, logic, and thematic connections, controlling musical time, i.e. paying special attention to tempo, pulsation, and meter-rhythmical organization. Intonation is another important fundamental aspect that helps to lighten and underline a detail within a whole, in order to bring it closer and thus give the whole more relief and expressivity. Alexandrov often repeated these two fundamental aspects of performing art: time and intonation. Dramaturgy of musical work was also of great importance to him. That’s why listening to his students was always interesting. They didn’t just play, they were “telling music”, and logic of narration was always present. Also, listening to them one could never confuse Schubert with Beethoven or Mendelsohn, Debussy with Ravel, Couperin with Rameau (as you often do listening to performers). Style is a language that pianist, theorist and conductor Alexandrov spoke impeccably himself and was teaching us to “speak”.

It was always crowded at Alexandrov’s lessons. There were his students (we were listening to each other taking good notes) and teachers with students that came from other cities for audition. Pedagogues of the Academy also attended. Alexandrov didn’t mind it at all, on the contrary he welcomed such keen interest. This way we had to play our recently learned pieces in front of a public. What a perfect training! When San Sanych (as we called him between us) played himself showing some pianistic trick, we were all holding our breath. He played outstandingly! Two LP records of pianist Alexander Alexandrov – “Clavier music of XVIII century” and “Mozart Piano concerto in A Major and Sonata by C.-P.-E. Bach” - are true gems of Russian piano performing art. In his playing there is a combination of impeccable style and deep emotions, utter clarity of construction and texture, there is nothing superfluous. These recordings, which we copied to cassettes and CDs, were passed from hand to hand. We rerecorded them and listened to over and over admiring Purcell’s and Telemann’s touching miniatures, gracefulness and sincerity of pieces by Couperin and Rameau, magnificence and sublimity of Handel’s Chaconne, purity and depth of Mozart concerto. What an extraordinary pianist! His luminous interpretations that combined a large scale of vision, aristocratism and sincere keenness will always serve as an etalon for me.

With Alexandrov we toured Russia often. He was giving various seminars and master-classes and we, his students, illustrated his lectures, played recitals. For us it was also a wonderful opportunity to spend time with our teacher. Listening to San Sanych's talks was always interesting, especially in the train, where we had plenty of time gathering in a train compartment. Alexandrov was willing to share his knowledge on various subjects, he was interested in absolutely everything: history, linguistics, painting, ethnography, architecture, literature etc. In other words, there was no subject he would not have his own deep understanding of. And of course, music. We tried to catch every moment to ask him about something.

We went with him to Kolomna, Kostroma, and even to the German city Weimar. In Weimar Alexandrov gave master-classes, worked with us. At the end of the trip we played a recital in a marvelous hall of some extraordinary castle or palace. I remember its high arches, large audience and a piano that stood so very far that I was walking towards it for ages in the aisle between rows, like to the altar.

But the most memorable were our trips to Tambov and Togliatti.

In the 90-s Tambov held the legendary International classes of high piano performance named after S. Rachmaninov. Musicians from Russia and from all over the world were coming to Tambov. Participants were divided into active and passive members. Active members were pianists that played for master-classes and in final concerts at the end. Passive members (mostly pedagogues) were listening to master-classes and our performances. Every summer Alexandrov taught in Tambov and students were aiming to get into his class. We lived in a hotel, situated in a picturesque spot near the river. Combining summer rest in nature with intensive piano practicing was a bliss. We woke up very early (otherwise you may not get a classroom) and drove in a bus along the pine-tree forest to the Music college to practice. Buses were always on schedule driving us to and fro. We had time to work, to swim, and to have fun. Everything was perfectly organized! Inspiration was our friend. Between practicing we were going to the market to buy strawberries or cherries, and then - back to piano. Classes lasted two weeks, and we enjoyed the fact that you could dedicate yourself to music only.

Beside our own lessons, we attended Alexandrov’s master-classes with other pianists. At his lessons students experienced something similar to what I had experienced myself when I first met San Sanych: after few professor’s comments, a student suddenly began to see and hear the piece clearer, and towards the end he was playing meaningfully and inspired a very different piece of music. Alexandrov always could quickly and precisely “diagnose” the problem, and then, just as precisely, he knew how to effectively “cure” it. This was undoubtedly a Gift. First he worked on musical time, i.e. putting in place a meter-rhythmical organization – “supports” of music construction; then he worked on texture, dramaturgy, intonation, orchestration, etc. Little by little the piece, like an architectural structure, were finding its form and volume, filling with content. In two weeks a student in his class managed to do such an impressive progress, such a rapid leap, that at the final concert – classes’ climax – his playing was barely recognizable. In front of us was a serious, thinking musician, no matter what kind of talent he possessed.

For final concerts the house was always full, since it was a big event not only for us but as well for the city of Tambov. Some pianists, including myself, had a chance to play a full part of the recital, not just one piece. It’s outstanding that for such short period of time Alexandrov was able to prepare with us serious musical works to a boiling degree. Indeed, a wonderful performing experience! Yes, Rachmaninov classes were an amazing event in our lives, it gave many musicians a strong impulse and a good preparation for further big endeavors. Often right after Tambov, students were going to various competitions and becoming laureates. My very first classes in 1992 helped me to prepare for my first international piano competition in Calgary (Canada), after which I was invited to another competition in New York – YCA (Young Concert Artist) – where I became a finalist. Back then San Sanych and I prepared such important works as Schumann’s “Symphonic Etudes” and Mussorgsky’s “Pictures at an Exhibition”. These pieces are still in my repertoire.

                Twice more I was fortunate to attend the Tambov classes – in 1993 and 1995, and every time a new professional height was reached, new interesting programs grew, including ones for the second Esther Honens international piano competition in Canada in 1996, where I became a semi-finalist. That fall the audience heard on stage of the Jack Singer Hall successful performances of the French suite in G Major by J.S. Bach, Schubert’s Sonata in D Major, Ravel’s “Tombeau de Couperin”, Chopin’s Fantasy in F Minor and many other pieces, that Alexandrov and I prepared together. That is also when Prokofiev’s youthful and sparkling Third Piano concerto appeared in my repertoire. And although I didn’t get to play it then in Canada, the year after I had a chance to perform it with the orchestra in my hometown Omsk. And again, it was Prokofiev’s music that many years ago tied us together...

During an academic year we also went to Togliatti, a city on Volga River. Alexander Alexandrovich was giving series of lectures: on articulation in Bach’s clavier music, about the structure of Bach’s Well-Tempered Clavier, about orchestral scores of Beethoven piano sonatas, about musical Romanticism, Impressionism, Russian music etc. Most interesting lectures! In his brilliant performances he demonstrated in full his deep and vast theoretical knowledge, musical-analytical gift. Togliatti audience still remembers those seminars. We, students of his class, were illustrating his lectures playing fragments from various pieces (I remember listening to Alexandrov with eager trying not to miss anything). In the evening we were playing recitals on Togliatti’s concert hall stage. To hear each other’s performances was an invaluable experience too! We were all so different, everyone had his voice, his viewpoint. But one thing was common in us, it’s the precious attitude towards composer’s text. Alexandrov taught us to read the original text very attentively, since it has all we, the performers, need. It is a paradox, but aiming to read exactly what’s written in the text will increase the “personal” in your interpretation. “Composer’s idea has to be deciphered”, said Alexandrov, and then this idea, put through your own prism and experience, will play all colors. But for that one needs to know HOW to read it, to know and to understand the language of epoch and of particular composer’s style. That’s what Alexandrov was teaching us. The Concert hall was always full in Togliatti, people were waiting for us. And we too were anxiously waiting for our trips, during which we learned so much and which united our class.

After finishing post-graduate studies in the Academy I stayed in Moscow, but for two years had to work but not as a musician in order to survive. However I continued playing for professor Alexandrov and he never refused helping me. There was not much time for practicing, so the more precious our meetings with Alexandrov became. Before leaving for Canada in summer 1999 I played my last recital in Togliatti. This was probably one of the most memorable performances of my life (and not an easy one). For this concert we prepared Brahms’s Intermezzi op.117, Schumann’s Fantasy and Liszt Sonata in B Minor, the piece that later on decided my destiny – it introduced and tied me with a dear man of my life, my husband.  

Coming to Moscow from Canada, I tried to visit San Sanych and his wonderful family. Sometimes we talked on the phone. I remember well our last conversation in summer of 2004. I told him my outstanding news: in October I was going to play a concert in Weill Recital Hall of Carnegie Hall! Alexandrov was happy for me. This was on June 27, his birthday. And in August he passed away. The heart of my dear teacher stopped in Tambov, at the Rachmaninov classes...

October 2004, New-York. We are going from the airport to a hotel. First thing I saw from the taxi window was this: posters all over the city with big letters “Alexandrov”, “Alexandrov”, “Alexandrov”...  Unbelievable! Am I going crazy?! It turned out that the Red Army Ensemble named after A.V. Alexandrov was touring the US and came to New-York... But I knew it was my San Sanych, he is here, close, because this concert at Carnegie Recital Hall, where in the program were our “Pictures at an Exhibition”, I played in his honour, for him...

 Year 2014, Omsk. I am performing Prokofiev’s monumental, tragic Second Piano concerto that Alexandrov called “royal”. Working on this piece took me two years! And I dare to believe that San Sanych would have been satisfied with the result. “A Musician should be able to bring up the teacher within himself”, said Alexandrov and gave me all necessary “tools” for that. (It’s astonishing, whether I practice myself or teach my son to play the piano, my inner teacher always speaks with the voice and intonation of San Sanych).

Alexandrov possessed various talents. And not only in music. But Music chose him. And his musical talent too showed its multidimensionality: Alexandrov could have continued a successful pianistic career, or preferred to become a great conductor, or an amazing musicologist, or... or...  But he chose musical pedagogy in order to pass the Knowledge to his pupils. And for that we are endlessly grateful to him.

Despite the scale of his individuality, Alexandrov remained an incredibly modest man. He disliked showing off, was extremely organized and worked a lot. His class was always full, and every year the number of students wanting to audition for him was increasing. These are his words, “You just got to do your work well".
And he liked to repeat, "We live in order to carry the candle to the end”.

S.P.

2016

Памяти Учителя

  С Александром Александровичем Александровым нас связал Первый фортепианный концерт Прокофьева. Это было в 1991-м году. Академия им. Гнесиных (тогда ещё ГМПИ им. Гнесиных) готовилась к 100-летнему Юбилею композитора. Я заканчивала второй курс и, как говорится, находилась между небом и землёй: педагог мой уехал, а к другому я так пока и не определилась. Cрочным порядком пришлось выучить Первый концерт Прокофьева, чтобы играть на отборочном прослушивании к выступлению с гнесинским оркестром. Сыграла, видимо, неплохо: мою кандидатуру и удостоили чести исполнить концерт на праздновании Юбилея.

Сразу же после объявления результатов прослушивания в коридоре Академии меня схватила чья-то сильная рука, а грозный голос сказал: «Пойдёмте, я вам кое-что покажу». Это был председатель комиссии, заведующий кафедрой фортепианного факультета профессор Александров - атлетического сложения, всегда подтянутый, в крупных очках и строгом сером костюме в тон серебристой шевелюре. Мы отправились в 240-й класс гостиной дома Шуваловой, где Александров занимался со своими студентами. Профессор пригласил меня к роялю, открыл ноты, указал пару мест в концерте и сделал несколько замечаний. Я стала играть. И вдруг, как по волшебству, музыкальная фактура под моими пальцами ожила, засверкала и словно заговорила по-прокофьевски. В сознании всё как будто встало на свои места, а игралось несравненно легче и приятнее. НЕВЕРОЯТНО! В моей голове мгновенно зажглось: «Я хочу учиться только у этого педагога!»

Тогда-то и состоялась наша первая настоящая и – для меня – судьбоносная встреча с Александром Александровичем, в классе у которого впоследствии мне посчастливилось учиться - сначала в Академии, потом в ассистентуре-стажировке.

Годы учёбы у Александрова – незабываемые времена! Пианист, теоретик и дирижёр, он был человеком высочайшего профессионализма и колоссальной эрудиции, а его педагогический гений позволял нам, его ученикам, не только прикоснуться к тайнам исполнительского волшебства, которым он столь искусно владел, но и самим потихоньку их постигать.

Профессиональный дирижёр, он воспитывал и в нас дирижёрское мышление (чего зачастую так не хватает солистам-инструменталистам): видеть произведение целиком, понимать его структуру, логику построений, тематические связи, контролировать музыкальное время, а значит, обращать особое внимание на темп, пульсацию, метро-ритмическую организацию. Интонация – ещё одно важное основополагающее звено, помогающее высветить, вычертить детали внутри целого, приблизить их и тем самым сделать это целое более выразительным, рельефным. Александров часто повторял две основные составляющие исполнительства: время и интонация. Большое значение придавал он драматургии развития музыкального произведения. Именно поэтому его студентов всегда было интересно слушать: они не просто играли, они словно рассказывали музыку, в их игре неизменно присутствовала логика повествования. И слушая их, никогда нельзя было спутать Шуберта с Бетховеным или Мендельсоном, Дебюсси с Равелем, Куперена с Рамо (чем так часто грешат исполнители). Ведь стиль – это язык, на котором пианист, теоретик и дирижёр Александров сам говорил безупречно и нас учил.  

На уроках в классе Александрова было людно: присутствовали и его студенты (слушали друг друга, мотали на ус всё, что говорил профессор), и приезжие педагоги со своими учениками, прибывшими для прослушивания. Приходили и педагоги Академии. Александров не возражал, напротив, приветствовал такой живой интерес. А нам постоянно приходилось играть на публике только что выученные пьесы. Отличный тренинг! Когда Сан Саныч играл сам, показывая студенту какой-нибудь эпизод или демонстрируя пианистический приём, все сидели затаив дыхание. Он потрясающе играл! Две пластинки Александрова-пианиста - «Клавирная музыка XVIII века», «Фортепианный концерт Моцарта №23 ля мажор и соната Ф.-Э. Баха» -  настоящие жемчужины в сокровищнице русского фортепианного исполнительского искусства. В его игре сочетание безупречного стиля и глубокого переживания, в ней ничего лишнего, предельная ясность конструкции, филигранность фактуры. Записи эти, скопированные нами на кассеты и диски, ходили по рукам. Мы их переписывали, переслушивали, не переставая восхищаться проникновенностью миниатюр Перселла и Телеманна, изяществом и искренностью пьес Куперена и Рамо, величием и возвышенностью Чаконы Генделя, чистотою и глубиной концерта Моцарта. Удивительный пианист! Его сияющие интерпретации, соединившие в себе масштаб вИдения, аристократизм и душевную чуткость, навсегда останутся для меня камертоном.  

С Александровым мы много ездили по России. Он проводил семинары и мастер-классы, а мы, его студенты, иллюстрировали лекции и выступали с концертами. Для нас это была чудесная возможность творческого и человеческого общения с Учителем. Слушать Сан Саныча (как мы его называли) было безумно интересно, особенно в поезде, где есть время и где мы всей путешествующей компанией собирались вместе в купе. Александров охотно делился своими знаниями на самые разные темы, его интересовало абсолютно всё: история, лингвистика, живопись, этнография, архитектура, литература и пр. и пр. Словом, не существовало такой области, где бы он не имел собственного глубокого суждения. Не говоря уже о музыке. И мы ловили каждый возможный момент, чтобы о чём-нибудь его расспросить. 

Ездили с концертами и в Коломну, и в Кострому, и даже в немецкий город Веймар. В Веймаре Александров давал мастер-классы и занимался с нами, а под конец мы играли концерт в роскошном зале какого-то необыкновенного замка или дворца. Мне запомнились его высоченные своды, огромное количество народу и где-то далеко-далеко рояль, к которому я шла по проходу между рядами целую вечность, словно к алтарю.

И всё-таки самыми запоминающимися были, конечно же, наши поездки в Тамбов и в Тольятти.

В Тамбове в 90-е годы проходили легендарные Международные курсы высшего мастерства пианистов им. С.В. Рахманинова, на которые приезжали музыканты из разных уголков России и зарубежья. Участники делились на активных и пассивных: активные - пианисты, непосредственно принимавшие участие в мастер-классах и заключительных концертах, а пассивные (в основном педагоги) присутствовали на уроках и ходили слушать наши выступления. Александров каждое лето преподавал в Тамбове, и к нему в класс всегда стремились попасть. Мы жили в гостинице, в живописном месте на берегу реки, и сочетали летний отдых на природе с интенсивными занятиями. Вставали в самую рань (иначе классов могло не достаться) и ехали по сосновому бору в музыкальное училище заниматься. Автобусы исправно по расписанию возили нас до города и обратно, мы успевали и поработать, и в речке поплавать, и пообщаться. Всё было превосходно организовано! Вдохновение не покидало. В перерывах между занятиями шли на рынок, покупали клубнику, черешню, а потом назад в училище - снова за рояль. Курсы продолжались две недели, и мы наслаждались тем, что можно посвятить всего себя музыке и занятиям, ни на что не отвлекаясь. Помимо своих уроков посещали и мастер-классы с другими ребятами. На уроке у Александрова со студентами происходило примерно то же, что когда-то со мной при первой встрече с Сан Санычем: после нескольких указаний профессора исполнитель вдруг начинал ясно видеть и слышать произведение, а под конец играл уже совсем другую музыку, играл осмысленно и вдохновенно. Александров умел быстро и точно, так сказать, поставить «диагноз», а потом так же точно знал, как эффективно «лечить». Это, безусловно, был Дар. Сначала он занимался музыкальным временем, то есть ставил на место метро-ритмическую организацию - опоры музыкальной конструкции, а затем работал над остальным: фактурой, драматургией, интонацией, оркестровкой и т.д. Постепенно произведение, словно архитектурное сооружение, обретало форму и объём, наполнялось содержанием. За две недели студент в классе Сан Саныча успевал делать такой впечатляющий прогресс, такой стремительный рывок, что в заключительном концерте - кульминации курсов - его игру было не узнать. Перед нами сидел серьёзный, думающий музыкант, какими бы способностями он ни обладал. Финальные концерты всегда проходили при полном зале, ведь они являлись событием не только в нашей жизни, но и в жизни города. А некоторые пианисты, включая меня, имели возможность сыграть не одно произведение, а целое отделение концерта. За такой короткий срок Александров доводил с нами «до кипения» весьма большие музыкальные полотна. Поистине замечательный исполнительский опыт! Что и говорить, рахманиновские курсы были настоящим праздником. Они давали сильнейший профессиональный толчок музыкантам, и часто после курсов ребята ехали на конкурсы пианистов и становились лауреатами. Мои самые первые курсы в 1992-м году помогли серьёзно подготовиться к первому в жизни Международному конкурсу пианистов в Канаде, после которого я отправилась в Нью-Йорк на конкурс Молодых исполнителей (YCA), где стала финалисткой. Тогда в Тамбове с Сан Санычем мы приготовили такие крупные сочинения как «Симфонические этюды» Шумана, «Картинки с выставки» Мусоргского. Эти пьесы до сих пор в моём репертуаре.

Ещё дважды мне посчастливилось побывать на рахманиновских курсах - в 1993-м и 1995-м гг., и каждый раз бралась новая профессиональная планка, вырастали новые интересные программы, в том числе и программа для второго Международного конкурса пианистов им. Эстер Хоненс в Канаде, куда я отправилась в 1996м и где стала полуфиналисткой. Тогда на сцене Джек Сингер Холла достойно прозвучали наши совместные с Александровым работы: Французская сюита соль мажор И.С. Баха, Соната Шуберта ре мажор, «Гробница Куперена» Равеля, фа-минорная Фантазия Шопена и многое другое. Тогда же вошёл в мой репертуар и Третий фортепианный концерт Прокофьева – юный, искромётный. И хотя не случилось сыграть его в тот раз в Канаде, на следующий год выдалась возможность исполнить концерт с оркестром в моём родном Омске. И опять Прокофьев, который когда-то связал нас...

В Тольятти мы ездили в течение учебного года. Александр Александрович проводил семинары, на которых читал интереснейшие лекции: об артикуляции в клавирной музыке И.С. Баха, о структуре Хорошо темперированного клавира, о партитурах сонат Бетховена, о музыкальном романтизме, импрессионизме, о русской фортепианной музыке и др. В блистательных выступлениях Александрова в полном объёме проявились его глубокие и обширные теоретические познания, его музыкально-аналитическое дарование. О тех встречах до сих пор вспоминают тольяттинцы. Мы, студенты его класса, иллюстрировали лекции, исполняя отрывки из играемых нами сочинений (помню, я с жадностью слушала профессора, стараясь ничего не пропустить, запомнить как можно больше), а вечером выступали с концертами на тольяттинской сцене. Слушать выступления друг друга – неоценимый опыт! Мы все были такими разными, у каждого свой голос, свой угол зрения. Но одно нас связывало: трепетное отношение к композиторскому тексту. Александров приучал внимательно читать текст, в котором есть всё необходимое. Ведь как ни парадоксально, но стремление к точности прочтения нотного текста лишь усиливает «личное» в интерпретации. «Композиторский замысел нужно суметь расшифровать», говорил Александров, и тогда, пропущенный через твою призму, через собственный опыт, он заиграет разными цветами. Но для этого необходимо знать, КАК его прочесть, надо знать и понимать язык эпохи, язык стиля конкретного композитора. Этому учил нас Александров и на уроках, и в своих лекциях. Залы Тольятти всегда наполнялись до отказа, нас ждали. И мы тоже с нетерпением ждали поездок, в которых столькому учились и которые так сплотили наш класс.

По окончании ассистентуры-стажировки я осталась в Москве, но была вынуждена в течение двух лет работать не по специальности. Однако я продолжала ходить к Александрову, а он никогда не отказывал в помощи. Времени на занятия музыкой оставалось совсем мало, но тем ценнее становились встречи с профессором. Мой последний концерт перед отъездом в Канаду состоялся летом 1999 года, и играла я именно в Тольятти. Наверное, это одно из самых запомнившихся мне выступлений (которое так непросто далось). К нему мы с Александровым подготовили нешуточную программу: Брамс Интермеццо ор. 117, Фантазия Шумана до мажор и Соната Листа си минор (именно эта соната впоследствии удивительным образом решила мою судьбу: познакомила и связала меня с дорогим человеком - моим мужем).

Приезжая в Москву из Канады, я старалась навестить Сан Саныча и его замечательную семью. Иногда мы созванивались. Хорошо помню наш последний телефонный разговор летом 2004 года. Я тогда рассказала свою потрясающую новость: в октябре играю концерт в Вэйл Рисайтл Холле Карнеги Холла! Сан Саныч был очень за меня рад. Я звонила 27 июня - на День рождения. А в августе его не стало. Сердце дорогого учителя остановилось в Тамбове, на рахманиновских курсах...

Октябрь. Нью-Йорк. Первое, что я увидела из окна такси по дороге из аэропорта: по всему городу крупными буквами на афишах - «Александров», «Александров», «Александров»... НЕВЕРОЯТНО! Я схожу с ума?! Оказалось, ансамбль им. А.В. Александрова приехал в город с гастролями... Но я-то знала, что это мой Сан Саныч, что он здесь, рядом, ведь концерт в Карнеги Рисайтл Холле, где в программе были и наши с ним «Картинки с выставки», я играла в честь него, для него...

2014-й год. Омск. Исполняю Второй фортепианный концерт Прокофьева. Монументальный, трагический, который Александров называл «королевским». Работа над концертом заняла два года! И смею верить, Сан Саныч остался бы доволен результатом. «Музыкант должен суметь воспитать учителя в себе самом», - говорил он и для этого дал мне в руки все необходимые «инструменты». (Удивительно, занимаюсь ли на рояле сама или учу музыке своего сына, мой внутренний учитель всегда говорит голосом Сан Саныча, его интонациями.)

Александров обладал разнообразными талантами. И не только в музыкальной сфере. Но его выбрала именно Музыка. И здесь его талант проявился тоже необычайно многогранно: Александров мог бы с успехом продолжить путь пианиста, или предпочесть карьеру дирижёра, или стать превосходным музыковедом, или... или... Но он выбрал музыкальную педагогику, чтобы передать Знание ученикам. И за это ему наша бесконечная благодарность.

Несмотря на масштаб своей индивидуальности, Александр Александрович оставался необыкновенно скромным человеком. Он не терпел ничего показного, был предельно организован и много работал. Его класс был самым многочисленным, а желающих прослушаться у него с каждым годом прибавлялось. Это его слова: «Надо просто хорошо делать своё дело». А ещё он любил повторять: «Мы живём, чтобы донести свечу».

Светлана Пономарёва

2016